Числа. Время бежать 13 страница

Потом, разумеется, снова явились полицейские, а с ними соцработница Имоджен. Пришли и другие: мужики в темных костюмах, которые сидели в дальнем углу комнаты и слушали. Карен осталась со мной во время допроса; полицейские талдычили все то же, что и накануне. Первое время я прикидывалась дурочкой, пытаясь понять, что же им на самом деле нужно. Да, они продолжали задавать вопросы про тот день возле «Лондонского глаза», про Жука, но появились и новые вещи. Похоже, кто‑то сболтнул им про числа. И вот полицейские оставили меня в покое, а один из темных костюмов подошел и уселся за стол.

– Мы тут слышали про тебя кое‑какие вещи, Джем. Интересные вещи. Например, почему ты тогда убежала с набережной. Говорят, ты умеешь предсказывать будущее. Можешь сказать, когда человек умрет. Это так?

Я опустила глаза и молчала. Один из них вытащил из портфеля стопку фотографий:

– Посмотри вот на эти снимки и скажи, что видишь. Сколько осталось жить этому человеку? А этому? Скажешь?

И так раз за разом, пока в голосах их снова не зазвучали страх и раздражение.

И вот тогда я заговорила.

– Я могу вам сказать. Сказать все, что вы хотите знать.

Тут они все выпрямились на стульях, переглянулись – быстро, торжествующе, – потом снова уставились за меня.

– Да, я была тогда у «Лондонского глаза» и, кажется, видела мужика, который нес бомбу. Даже говорила с ним. Я могу вам его описать. Могу рассказать про этого типа с татуировками и почему он нас преследовал. Даже про эти фотографии могу рассказать. – Теперь они так заинтересовались, разве что слюни не пускали. – Могу сказать и скажу, но сначала привезите сюда моего друга, Жука. Я расскажу все, о чем вы меня спросите, а потом вы дадите нам машину и еще денег, тысячи, наверное, хватит, позволите спокойно выйти отсюда и вообще оставите в покое.

Мужик в костюме нагнулся ко мне:

– Ты, похоже, не понимаешь, в какую скверную историю вляпалась вместе со своим приятелем. Тебя обвиняют в серьезном преступлении. Не тебе с нами торговаться.

Фиг ему удалось меня припугнуть. Я их видела насквозь: им главное, чтобы я заговорила.

– А я буду торговаться. Я знаю, вам нужно раскрыть это преступление. Что, не так? А еще вы очень хотите знать, сколько еще протянет ваш премьер‑министр, да? Проживет ли он еще десять лет или в него попадет снайперская пуля. Вам ведь это интересно, да?

– Мы должны обсудить твои требования.

Он отодвинул стул, царапая ножками по полу, и вышел вместе с остальными. Карен осталась со мной.

– Что ты делаешь? – спросила она. – Что ты такое говоришь?

– Я же вам вчера все рассказала. А вы не поверили.

– Джем, нужно это немедленно прекратить. Все эти выдумки – ты слишком далеко с ними зашла, Джем. Перестань пороть эту чушь. Давай я увезу тебя домой и буду о тебе заботиться.

– Нет! Я не согласна. Мне нужно, чтобы сюда привезли Жука, и пока этого не произойдет, они ничего от меня не добьются.

Карен вздохнула, я поняла: она сейчас пустится в очередное нудное нравоучение, но тут дверь снова раскрылась. Вернулись мужики в костюмах.

– Ладно, – сказал один из них. – Мы согласны.

У меня аж желудок подпрыгнул. Кто бы мог подумать: я победила!

– Вы привезете Жука сюда?

Он кивнул.

– После того как ты ответишь на все наши вопросы.

– Дадите нам машину и денег, как я сказала?

Он снова кивнул, но два полицейских у него за спиной как‑то подозрительно переглянулись, и я засомневалась.

– Вы должны написать это все на бумаге, – быстро добавила я. – И подписать. Официально.

И я получила от них эту бумагу, черным по белому. Я рассказываю полицейским все, что они хотят знать, а они привозят ко мне Жука до пятнадцатого декабря и обеспечивают нам возможность свободно покинуть аббатство. Читаю я медленно, так что просидела над этой бумажкой довольно долго, но, казалось, всё на месте. Я попросила Карен посмотреть тоже, но она отказалась.

– Это полная глупость, Джем. Я не хочу в это ввязываться. – Она проследила, как я подписываю документ, а потом сообщила: – Ладно, я возвращаюсь домой, к мальчикам. Им я тоже нужна. Завтра опять приеду.

Перед тем как уйти, она обняла меня:

– Имоджен и Энн будут с тобой. А если вдруг что – сразу звони.

– Ладно, – ответила я. Признаюсь честно, когда она уходила, мне даже сделалось немного жалко. Мы, конечно, расходимся во многих взглядах – и, скорее всего, никогда не сойдемся, – но она хочет мне добра, это я теперь знала точно. Но я в любом случае, я должна была прежде всего думать о другом. Пока всё шло по плану. Мне осталось одно: рассказать им, что они хотят знать, а потом им придется выполнить свою часть сделки.

Привезти Жука.

Я выдала им в точности то, что они хотели услышать. Кое о чем, разумеется, умолчала. Не их свинячье дело, что там было у нас с Жуком. Это касается только нас. Но все остальное они получили плюс кое‑какие «сведения» о людях с фотографий.

Все наши разговоры записывались на магнитофон, а потом они все это переписали на бумагу и дали мне подписать. Я подписала, даже не задумываясь. Это было частью плана, еще одним шагом в нужном мне направлении.

– Ну и когда я увижу Жука? – спросила я, подписав протокол.

– Тут сперва нужно кое‑что уладить – его все еще допрашивают. Его увезли назад в Лондон, в Паддингтон‑Грин.

– Погодите‑ка минутку…

– Да все в порядке, солнышко. Я отвезу твои показания в Лондон, посмотрю, как там у них дела, и сразу вернусь. И Доусона привезу.

Выходит, еще несколько часов ожидания. И ничего с этим не поделаешь.

Они собрали свои бумажки, застегнули портфели и свалили. Выходя, пожали мне руку, будто мы какие деловые партнеры, блин. Хороший знак, подумала я. Они демонстрируют, что заключили со мной сделку. Теперь придется им доверять – а что мне еще остается?

Настало время обеда, Энн, жена настоятеля, принесла мне тосты с яичницей – в обертке из фольги они даже не остыли. Сама она со мной не ела, просто валандалась поблизости: можно подумать, чего‑то ждет. И вот в конце концов она будто через силу выдавила:

– Джем, можно с тобой поговорить?

Я передернула плечами. Да пожалуйста, мне‑ то что.

Она подошла к двери и закрыла ее, мы остались в ризнице вдвоем, она и я. «Будет уговаривать меня свалить отсюда, я обуза ее мужу», – промелькнуло у меня в голове, вот только я ошиблась.

– Говорят… говорят, ты можешь сказать, когда кто умрет.

Лицо ее перекосилось, она настойчиво заглядывала мне в глаза.

Я пыталась не смотреть, но ничего не вышло: слишком упорно она искала моего взгляда. 08062010.

– Ну? – проговорила я, надеясь, что не услышу никаких вопросов.

– Я больна, Джем. Очень больна. Стивену я пока не говорила, так что, пожалуйста… не надо…

Когда имя настоятеля, ее мужа, слетело с ее губ, я вдруг стала относиться к нему не с такой нетерпимостью; даже подумала: может, я ошибалась на его счет. Да, он проживет еще тридцать с лишним лет, но годы эти будут не такими уж безмятежными. Будут тоскливые вечера, еда из забегаловок, вареные яйца – в одиночестве, в пустом доме.

– Видишь ли… мне очень нужно знать. Сколько мне осталось. Ну, чтобы все подготовить, чтобы у детей все было устроено, и у Стивена тоже.

– У детей? – Еще один шок.

– Ну они уже, конечно, не дети. Девятнадцать и двадцать два. Но я должна убедиться, что у них все в порядке, что выплачены кредиты за их учебу. Ну сама понимаешь. – Она, видимо, сообразила, что не понимаю, потому что снова нервически рассмеялась. – Ну, может, и не понимаешь; словом, мне будет легче, если после меня не останется недоделанных дел. Легче… не значит – легко…

Она смолкла.

– Я не могу вам сказать. Это будет нечестно.

– Однако ты знаешь.

Я закусила губу.

– Знаешь, – повторила она. – И нечего мне так бояться, верно? Ибо те, кто верует в жизнь вечную… – В уголках ее глаз заблестели слезы, грозя сорваться, покатиться по щекам. – Почему я не нахожу в этом утешения?

Вот уж этот вопрос точно не ко мне. Она немного посидела, погруженная в свои мысли. И тут я вдруг вспомнила про Бритни, про то, как она и ее родители выстояли во время болезни ее брата.

– Мне кажется, вы должны все ему рассказать, – сказала я.

– Стивену?

Я кивнула.

– Знаю. Я все время это откладывала. Во‑первых, то, что держишь в тайне, не кажется таким уж реальным. Иногда мне удается убедить себя, что ничего такого нет, на час или около того – ну, скорее на несколько минут. Ну а кроме того, это разобьет ему сердце. – Голос ее дрогнул. – Я знаю, он любит поважничать, любит пристрожить, но у нас хорошая семья, крепкая. Как же он без меня‑то?..

Она навалилась на стол и прижала платок к глазам, будто пытаясь удержать слезы там, внутри.

Я дождалась, пока все это кончится, пока она снова не сядет прямо.

– Мне жаль, но я ничем не могу помочь, – сказала я.

И мне действительно было жаль. Я чувствовала: от меня никакого толку.

– Да ты уже помогла мне, Джем, правда помогла. Вот я рассказала тебе все, и стало легче. Мужества прибавилось.

Она схватила меня за руки, я едва удержалась от того, чтобы не вырвать их. Сказать мне было нечего. Я хотела одного: оставь ты меня в покое, уматывай отсюда со своей болью. Через некоторое время она так и сделала. Встала, разгладила юбку, тряхнула головой, будто бы стряхивая отчаяние. Пошла к двери, отворила.

– Спасибо, тебе, Джем. И да благословит тебя Господь.

По моим‑то понятиям, я ничего не сделала. Когда она расплакалась, мне стало стыдно за нее, но при этом я едва удержалась, чтобы тоже не зареветь. Ее слезы, сама мысль о смерти как в зеркале отразили мой ужас перед новым одиночеством. Две стороны одной монеты.

И тут внезапно стены ризницы словно навалились на меня. Мне необходимо было подышать. Я вышла в большую залу. Там было довольно много народу, мне показалось, что некоторые следят за мной глазами. Я шла по надгробным камням, стараясь не ступать на имена.

Через несколько минут ко мне подошла какая‑ то женщина, голова повязана платком. Я сидела в часовне, в той, в которой отогревалась в первое утро, когда Саймон впустил меня.

– Простите, пожалуйста, – сказала женщина неуверенно. – Вы Джем, та девочка, о которой все говорят?

– Не знаю, – ответила я. – Меня зовут Джем, а больше я ничего не знаю.

– Про вас в новостях рассказывали, про то, как вас ловили. И в Интернете много всякого пишут. – Она стояла передо мной, и тут ноги у нее начали подгибаться. – Не возражаете, если я присяду? Видите ли, я… устала.

Если честно, я еще как возражала: у меня не было ни малейшего понятия, к чему она клонит, и я в любом случае не хотела ни во что ввязываться. Мне было нужно одно – чтобы меня оставили в покое. Я ничего не сказала, но она все же присела на каменную скамью, покрытую подушкой, совсем рядом со мной.

– Понимаете, – продолжала она, – говорят, что вы видите будущее. Будущее каждого человека. И что вы именно поэтому убежали от «Глаза».

Она смолкла и посмотрела на меня. Я встретилась с ней глазами и увидела ее будущее, точнее, ее конец. Через два с половиной года. И тогда я подумала: «Дура ты, Джем, какая же ты дура». Не должна я была никому ничего рассказывать, хранила бы свою тайну до самой смерти.

– Это все выдумки, – пробормотала я. – Знаете, люди любят болтать.

– Но ведь в этом во всем что‑то есть, да? Вы даже с виду не такая как все. – Она вглядывалась мне в лицо, будто пытаясь отыскать там какой‑то ответ. – Так вы видите? – продолжала она. – Вы видите будущее?

Я только ерзала на своей подушке. Старалась не глядеть на нее, смотрела себе на руки и на ноги, плотно закрыла рот. Ее это не смутило. Хуже того, она подняла руку, взялась за свой платок, размотала его – под ним оказался почти лысый череп, только тут и там клочки волос. Она выглядела совсем голой.

Потянулась, дотронулась до моей руки. Мне хотелось ее оттолкнуть, сказать – отвали. Не могу объяснить, как это было странно: рядом сидит чужой человек и хочет ко мне прикоснуться. Я всю жизнь только тем и занималась, что устанавливала дистанцию между собой и другими, строила защитные стены. Когда кто‑то ко мне прикасается, я не могу не скорчить гримасу, не показать свое отвращение, не отстраниться. К Жуку это, конечно, не относится.

С ним всё не так, как с другими.

А вот эта женщина смогла остановить меня силой своего отчаяния. Видимо, в глубине души я все‑таки не такой уж плохой человек. Я накрыла ее руку своей и медленно отвела в сторону. Она стиснула мою ладонь, нащупала шрам, перевернула ладонь исподом вверх, увидела красный, жестокий след от колючей проволоки и ахнула.

– Вы чего?

– Знак креста у вас на ладони.

Ну это уж слишком.

– Да бросьте вы! – фыркнула я, – Напоролась на колючую проволоку, всего‑то. Ничего такого.

Она все баюкала мою ладонь в своих.

– Пожалуйста, скажите, что вы знаете. Я все стерплю.

Я качнула головой.

– Я ничего не могу вам сказать. Простите. – Я чувствовала себя загнанной в угол, беззащитной. Поднялась. – Простите, мне нужно… мне пора…

Она врубилась, тоже встала, подняла сумку и платок. Принялась снова накручивать его на голову.

– Мне очень жаль, что я не могу вам помочь, – сказала я совершенно честно. Она крепко сжала губы и кивнула, видимо, ничего не могла выдавить из себя от избытка чувств.

Я оставила ее возиться с платком, а сама побрела в главную залу. Саймон стоял в центральном проходе, ко мне спиной, и разговаривал с каким‑то старичком. Увидев меня, старичок умолк на полуслове и ринулся мимо Саймона прямо ко мне.

Был он таким исхудавшим, что все кости проступали сквозь кожу, глаза казались стеклянными. Я попыталась на него не смотреть, и все же прочла его номер, пока он, пошатываясь, брел в мою сторону. Жить ему осталось месяц.

По выражению лица я сразу поняла, чего ему от меня нужно. Дату, всю правду. При этом я знала, что не могу ему этого сказать, и, не дав ему раскрыть рта, резко развернулась и зашагала обратно в ризницу. Уже у самой двери я услышала голос:

– Позвольте вам помочь, сэр. Пойдемте сюда, присядьте. Принести вам воды?

Саймон и один из служителей нагнулись над старичком, ласково уговаривая его сесть на скамью.

Я с облегчением захлопнула за собой дверь.

Служители, а может, и полиция, больше в тот день никого ко мне не подпускали. Хотя мне приносили еду, пытались со мной заговорить. Я позволила снять с меня кроссовки, укрыть меня одеялом, а так весь день пролежала, свернувшись клубком, уйдя в молчание; в конце концов – уже успело стемнеть – они оставили меня в покое и ушли. Все, кроме Энн, которая вызвалась со мной переночевать.

Часы на башне прозвонили восемь, и я услышала ее торопливые шаги. Повернулась на жестком матрасе.

– Я принесла супа в термосе. Хочешь?

Голова кружилась, перед глазами все плыло.

Я медленно села.

– Не знаю.

– Давай налью, может, и съешь немножко.

Она присела к столу, поставив перед собой тарелку. Я медленно встала, присела рядом. Есть вообще‑то не хотелось, но я проглотила ложку супа. Невероятно вкусный, домашний. Мало‑помалу я выхлебала его до конца.

– Приятно смотреть, как ты ешь, – заметила Энн, когда тарелка опустела. – Твоя ноша очень тяжела. Это, наверное, тяжкое испытание.

Я кивнула:

– Не знаю, за что мне это. Лучше бы мне не видеть этих чисел.

– Тяжело, да? Хотя, возможно, это особый дар.

Я фыркнула:

– Вы хотите сказать, кто‑то сделал мне вот такой подарок? Сильно же я, блин, провинилась, если меня решили так наградить.

– Возможно, это у тебя от Бога. И возможно, это дар не тебе одной, а всем нам.

В это я совсем не въехала.

– Не понимаю, о чем вы.

– Ты напоминание, Джем. Напоминание о том, что все мы смертны. Что дни наши сочтены и времени у нас очень мало.

– Да это и так все знают.

– Да, мы знаем, но пытаемся забыть – слишком тяжело жить с этим знанием. Именно это я вчера и поняла с твоей помощью. Мы пытаемся забыть.

– Да, уж я‑то в курсе. Куда я ни пойду, на кого ни гляну, чего ни сделаю – все мне об этом напоминает. Тут и свихнуться недолго. Я так больше не могу.

– Господь возлюбил тебя, Джем. Он даст тебе силы.

Ну тут она хватила через край. Я, конечно, здорово раскисла за последние дни, но прежняя Джем все равно ошивалась неподалеку:

– Это вы о чем? Если Бог так уж меня любит, какого фига он позволил маме умереть от передозировки, зачем отдал меня в руки людям, которым на меня наплевать, зачем не помешал мне вывихнуть колено или вляпаться в птичье дерьмо, зачем посадил мне этот прыщ на подбородке?

– Он даровал тебе жизнь.

На это фиг чего ответишь.

Я прикусила язык и не ляпнула, что жизнь мне даровали моя мамочка и один из безымянных мужиков, которые выдавали ей по двадцатке на наркоту. Я результат перепиха в какой‑то занюханной квартирке, без любви, по‑деловому. Но Энн явно не это ждала услышать, а мне не хотелось ее огорчать. Так что я просто хмыкнула и заткнулась.

Мы съели еще по тарелке супа, а потом улеглись. Но у меня все не шли из головы эти двое в церковном зале, да и сама Энн. Если бы у меня была возможность узнать дату собственной смерти, я бы на эта пошла? Ну, скорее всего, нет, верно? Больно надо всю дорогу жить с этим знанием. В любом случае, как узнаешь – все для тебя станет другим. А что, если знание того, когда именно ты умрешь, доведет тебя до такого отчаяния, что ты еще раньше этой даты покончишь с собой? Может такое быть? Можно надуть числа, умерев раньше по своей собственной воле? Может, Жучила и прав, и числа можно изменить.

Словом, как ни крути, а сообщать людям дату их смерти несправедливо. Я всегда знала это по наитию, а теперь, когда тайна моя выплыла наружу, мне это показалось еще более важным. Да и вообще, подумала я, уже проваливаясь в сон, большинство людей просто не захотят этого знать вовсе.

Утром таких желающих набралось пятьдесят человек.

Саймон пришел мне об этом сообщить, когда мы с Энн завтракали. Вернее, это она завтракала, я смогла лишь выпить глоток чаю.

– Там тебя ждет много народу, Джем.

Именно этого‑то я и не хотела слышать. Я устала, чувствовала себя совсем разбитой, а самое главное – интересовал меня только один‑единственный человек. Сегодня должны привезти Жука.

– Чего им от меня надо? Я обыкновенная девчонка.

Он пожал плечами.

– Не хочешь – мы их к тебе не пустим. Мы сами можем с ними поговорить, наставить их.

Энн согласилась с ним:

– Ну конечно! Утешать страждущих – нам к этому не привыкать. Я сейчас приберу тут, выйду и помогу вам.

Стоя передо мной, она выглядела совершенно обыкновенной: джемпер с высоким горлом, юбка из плотной ткани, башмаки, короткие волосы с жуткой химической завивкой. Только она не была обыкновенной. Она готова была весь день сидеть и выслушивать от других всякие ужасы, при том что едва справлялась с собственным ужасом. Издеваться над таким человеком даже я не могла. Респект. Я бы, например, ни за что не смогла так поступить.

– Дело ваше. Но я не могу с ними говорить. И не хочу. Мне им нечего сказать.

– Ну и ладно. Сами разберемся.

Саймон вышел, чтобы все устроить. Энн хлопотала – мыла чашки и прочую посуду.

– Знаешь, – сказала она, – тебе бы надо подумать, что делать дальше. Куда бы ты хотела перебраться. Здесь не слишком подходящее место.

– Я знаю, чего хочу: я хочу немного побыть со своим другом. А дальше… дальше – не знаю…

На самом деле я вообще не думала, что и как будет после пятнадцатого. А пятнадцатое уже наступило.

– Карен скоро приедет. Общее мнение – что тебе лучше бы вернуться к ней домой. Она поможет тебе разобраться с полицией, если на тебя все‑таки заведут дело. Она тебя хорошо знает, Джем. И любит.

– К Карен я не вернусь.

– Тебе всего пятнадцать, Джем. Ты пока не готова жить сама по себе. Еще мала.

– Давайте не будем об этом, ладно? Вот приедет Жук, тогда я пойму, что мне дальше делать.

Тут я вдруг сообразила, что с той ночевки у Бритни ни разу толком не мылась. А мне хотелось, чтобы он увидел меня красивой. Я ушла в маленькую подсобку, разделась догола и как могла вымылась над раковиной. Теперь я по крайней мере чистая, хотя на мне по‑прежнему шмотки Бритни, которые мне великоваты. Мытье меня будто бы пробудило: исчезло это тоскливое, муторное ощущение. Мне теперь страшно хотелось поскорее его увидеть – еще никогда в жизни мне ничего так не хотелось.

В ризнице снова объявилась Карен. Когда я вышла из подсобки – босиком, на голове полотенце, – она подбежала ко мне, обняла.

– Джем, ну как ты? А ты сегодня выглядишь получше.

Она чуть отодвинулась, не снимая, однако, ладоней с моих плеч.

– Там люди так к тебе и ломятся. Прямо с ума посходили, только ты бы подумала, прежде чем что‑либо делать, потому что…

Договорить она не успела, потому что дверь распахнулась и в ризницу влетел какой‑то гладкий мужичок средних лет – и сразу ринулся ко мне.

– Джем, привет, рад познакомиться. Вик Довел. – Он вытянул руки и рванул ко мне через комнату, только что не отпихнув Карен, схватил мою руку и яростно затряс. Он мгновенно заполнил комнату до краев собою, своей энергией. Ему явно не была нужна моя помощь. Он пришел за чем‑то другим.

Заговорил он, даже еще не сняв пальто:

– Короче, Джем, я пришел обсудить с тобой твое будущее, а оно мне представляется очень даже недурным. Я уже получил несколько крайне заманчивых предложений для тебя, и, если мы как следует разыграем карты, денег тебе хватит на всю жизнь. Интервью для прессы, радио, телевидения. Наверняка удастся подписать договор с каким‑нибудь крупным журналом. Этого хватит на пару месяцев, а там выпустим книгу: издатели уже стоят в очереди, чтобы с тобой пообщаться. Ты не бойся, никто не попросит тебя саму ее писать, на то есть специальные люди – ты просто поговоришь с ними, а они сделают все остальное. Главное – ты должна подписать со мной договор, а уж остальное я сделаю. Тут без руководства не обойтись: сама ты можешь перестараться, или пропустить самое выгодное предложение, но, если все сделать грамотно, денег тебе, как я уже сказал, хватит до конца жизни.

Наконец‑то он умолк. Улыбнулся от уха до уха и ободряюще кивнул.

– Чего‑чего? – переспросила я.

– Как ты считаешь? Сработаемся?

Я еще не очухалась от его словесного потока, поэтому просто пожала плечами и ответила:

– Не знаю.

Тогда он поехал дальше:

– Ну, я понимаю, так сразу все это не осмыслишь, да? Ты, наверное, не совсем поняла, о чем я толкую. С моей помощью ты можешь разбогатеть, Джем. Речь идет о сотнях тысяч. Ты молода, тебе есть что порассказать, о тебе сейчас кричат по всему миру. Так лови момент! У тебя будет все что хочешь: одежда, вечеринки, машины, путешествия. Всё к твоим услугам. Мир хочет услышать твои слова. Теперь только за тобой все дело.

– А вы чего хотите?

Я взглянула на его пальто верблюжьего цвета, толстое кольцо‑печатку и часы «Ролекс», выглядывавшие из‑под тугой белой манжеты.

– Я хочу тебе помочь.

– И что вам с того будет?

– Ну, комиссионные, разумеется. – Он уставился на меня холодными серыми глазами. Я и не хотела, а увидела: он уже не молод, а ему еще лет тридцать суетиться, трепать языком, одурачивать. – Я же не благотворительная организация. Мы будем партнерами, Джем.

– Нет. Валите отсюда.

– Что‑что?

– Валите отсюда. Не нужно мне ничего этого. Не нужна мне ваша помощь. – Последнее слово я выплюнула, точно ругательство. – И деньги ваши мне не нужны. А слава тем более. Не хочу я быть какой‑то там дешевой знаменитостью.

Он посмотрел на меня как на ненормальную.

– Ты сама не понимаешь, что говоришь. От таких предложений не отказываются. Это полный идиотизм.

– Я знаю, что делаю. Знаю, чего хочу. А от вас хочу одного: идите отсюда вон.

Он поднял руки:

– Давай не будем спешить. Ты многое пережила, я это понимаю. Я сейчас уйду, а ты обсуди мое предложение с мамой. Подумай. Я подожду снаружи.

Карен наблюдала эту сцену сидя в углу. Я подумала о ее лондонском домишке – обои отстают от кухонной стены там, где случилась протечка. Она всю жизнь еле сводила концы с концами. Если я соглашусь, что это даст ей? Я‑то знала: ей осталось жить всего несколько лет. Может быть, если я стакнусь с этим типом, эти последние годы станут лучшими годами ее жизни?

– А вы что думаете, Карен?

Она качнула головой:

– Ты прекрасно знаешь, что я обо всем этом думаю. Все и так зашло слишком далеко. Если ты начнешь давать интервью и писать книги, станет только хуже.

– Но у вас тогда будет много всего разного: ну, там, большой дом с большим садом, мальчишкам будет где бегать.

Лицо ее размягчилось.

– Да, им бы это понравилось, верно? – сказала она. – Только вот ты мне ничего не должна, Джем. Нам и так неплохо. Его мир – выдумка, там все ненастоящее. Я‑то тебя знаю, Джем, тебе не это нужно. Ведь так?

Выходит, она меня и правда знает. Я улыбнулась:

– Конечно. Сдалась мне его хрень!

Карен открыла было рот, чтобы отчитать меня за нехорошее слово, потом закрыла обратно, подошла и крепко меня обняла.

– Мне ничего не нужно, – сказала я. – Просто хочу, чтобы все это кончилось. Зря я вообще проболталась.

– Ну ничего. Все будет хорошо.

Она не выпускала меня, я же стала потихоньку отстраняться.

– Да ведь не кончится. Такие вещи, наоборот, только разрастаются. Выпустил их на волю – и уже не остановишь.

– А мне кажется, ты сама можешь все остановить.

– Как?

Она посмотрела на меня прямым взглядом:

– Просто. Скажи им, что все выдумала. Что это все неправда.

Последний раз я выступала на публике в школе, на уроке: «Лучший день в моей жизни». Когда там это было? Месяц назад? Уже и не вспомнишь. Тогда я встала перед всем классом и сказала им правду, вернее, то, что я тогда принимала за правду. Ничего хорошего из этого не вышло. А теперь мне предстояло встать перед целой толпой незнакомых людей – больных и умирающих, журналистов, всяких там жуликов вроде этого агента, черт знает кого еще – и объявить во всеуслышание, что я распоследняя лгунья. Отречься от правды, которая преследовала меня всю мою сознательную жизнь.

– Ладно, давайте так.

Карен сжала мою руку:

– Вот и умница, – сказала она.

Мне кажется, она по‑прежнему была убеждена, что я‑таки соврала, а теперь решила в этом сознаться. Никогда она мне не верила и теперь вот была довольна, что я одумалась.

Мы вышли из ризницы в церковную залу. Какие там пятьдесят человек – теперь здесь было гораздо больше народу. Сотни людей клубились повсюду, все норовили протиснуться поближе к ризнице. Как только я появилась, все загудели и устремились в мою сторону. Карен провела меня через толпу ближе к алтарю, где стояли Энн и Стивен, настоятель.

– Джем хочет сделать заявление, – сообщила им Карен. – Как это лучше устроить?

– Ну… – начал было Стивен, но тут к нам протолкался давешний жулик‑проныра и заткнул всем рты.

– Я настоятельно не рекомендую делать общее заявление. Имея такой информационный повод, ни в коем случае нельзя выстраивать отношения с прессой как попало. Я бы предложил дать несколько эксклюзивных интервью на особо оговоренных условиях. Пойдемте, давайте вернемся в ризницу.

Он положил руку мне на плечо. Я попыталась ее стряхнуть, но он вцепился, как лишай.

– Пустите меня! – рявкнула я. – Я не ваша собственность и не собираюсь иметь с вами никакого дела.

Он явно опешил, озадачился, будто вообще не понимал, о чем это я.

– Вы что, раньше меня не слушали?

– Я‑то вас слушала. А вы меня – нет. Вы мне и слова не дали вставить. Не нужны вы мне, ясно? И уберите руку, а то я ее укушу.

Руку он убрал, но не отступился. Наоборот, придвинулся ко мне совсем близко.

– Я не понимаю, почему вы отказываетесь от такой прекрасной возможности. Вы либо крайне наивны, либо очень глупы.

Говорил он теперь совсем тихо, но Карен услышала, и другие тоже.

– Ни первое, ни второе, – твердо заявила Карен. – Она самостоятельный человек, она приняла решение. А теперь попрошу оставить нас в покое.

Мужик отошел в сторонку, однако остался в церкви, торчал где‑то в задних рядах и слушал.

– Значит, ты хочешь что‑то сказать? – спросил меня Стивен.

– Да, мне кажется, пора… пора прекратить отнимать у всех время.

Энн тревожно взглянула на Карен, Стивен же кивнул с видимым облегчением.

– Хорошо. Я очень рад. Вся эта комедия действительно слишком затянулась. Говорить можешь отсюда.

Перед нами была небольшая ступенька, она вела туда, где обычно сидел хор; в результате голова моя оказалась разве что чуть‑чуть выше уровня остальных голов.