От Исландии до Рио де Жанейро 3 страница

Наш Сережа

Правда, я в то время уже в основном разрезал океаны. Вот так закончилась моя квартирная эпопея.

Но все же, я не могу забыть до сих пор, как относились ее родители ко мне.

1961 год. Прилетаю из Сухуми. Февраль. В Свердловске за минус 30. У меня большая картонная коробка с магнолиями. Это шикарные ароматные белые цветы! Звоню своей возлюбленной. Она кротко говорит - да. Приезжаю на площадь “Пятого года”, это центр Свердловска. Влюбленный идиот преподносит ей утепленный ящик с роскошными цветами белой магнолии. Буквально через минуту, ее мама с балкона выбрасывает на замерший асфальт свердловской улицы моим сердцем согретые цветы. И хотя потом я много лет жил с Людмилой Ивановной что называется, душа в душу, эта сцена до сих пор перед глазами…

Но вернемся к работе в ящике…

Еще в институте, благодаря Игорю Дятлову, мне несколько раз посчастливилось принимать участие в небольших походах по Среднему и Южному Уралу. Это были короткие - 2-3 дневные походы. Шумливая и игривая река Чусовая, пробившая свой путь среди высоких скал. Озеро Чусовское, с темной, торфяной водой, застывшее среди мрачного леса. Скалы - Семь Братьев, гордо поднимающиеся среди уральских болот на высоту до 40-50 метров – место тренировок свердловских скалолазов. Много других удивительных уральских скал, озер и болот. Но именно они породили в деревенской душе неистребимое желание к путешествиям. И когда я пришел в п/я 79, то сразу же включился в теплую, дружную и весьма опытную туристическую группу. Ее бессменным руководителем был Саша Массовер, а штурманом - идеологом Наташа Бирюкова. За их плечами были тысячи пройденных километров, и не только по Уралу. Именно с этой компанией я серьезно занялся горным туризмом. Мы прошли почти все ущелья и перевалы Большого Кавказа, трое из нас поднялись на восточную вершину Эльбруса, пересекли советскую часть Тянь-Шаня, прошли зимой на лыжах все полонины Карпат, испытали суровые условия походной жизни на северном Урале…

Наша свердловская ходячая группа. Слева направо: Саша Массовер, Елена Бирюкова,

Надя Медведева, Пудов, Саша Грамматчиков, девушка, имя которой забыл (I am sorry),

Рудик Глух, Николай Колегов, Наташа Бирюкова, Татьяна Иванова и Рудик Плетнев.

Хочется особо отметить Карпаты. Жизнь так сложилась, что спустя почти полвека, меня вновь привлекли Карпаты. Вот второй сезон подряд мы планируем поездку в Буковель, покататься на лыжах. Это прекрасный горнолыжный курорт, построенный без ажиотажа, рекламы и необузданного самохвальства украинской Власти. Остается только благодарить украинское руководство за создание такого комплекса. Это украинский Куршевель! Это не Красная Поляна, на которой нет ни такого уровня подъемников, нет нормального для человека со средним достатком жилья. Но зато, сколько рекламы, сколько самодовольства наших Президентов, часто красующихся в лыжном снаряжении на Красной Поляне…

Так вот, как ни странно, но раньше именно в Карпатах я сделал самый сложный поход в своей жизни. Это была зима 1961 года. Мы прошли все полонины (полонины – это хребты гор выше границы леса) Карпат на лыжах, от Воловца до Ясиней. 16 ночевок в полевых условиях на высоте выше 1300 метров. Поднялись на вершины Говерла (2048 м) и Петрос (1986 м) – самые высокие точки Карпат. Это был сказочный поход! Хотя, как часто и бывает, были и отрицательные эмоции. В одной из дневок (день отдыха всей группы) Наташа Бирюкова упала, катаясь на лыжах в свое удовольствие, и сломала копчик. Ее транспортировали в Ужгород и далее в Свердловск. График похода был сорван…

Тем не менее, поход удался. Мы все получили массу такого удовольствия, о котором сейчас можно только мечтать.

На вершине Говерлы.

Слева на право: Наташа и Лена Бирюковы, Рудик Плетнев, Вадик Попов, Пудов, Татьяна Иванова, Саша Грамматчиков. Сидят Боб Казанцев и Валя…

Увы. В живых уже нет Нади Медведевой, Коли Колегова, Наташи Бирюковой и Саши. Саша ушел из жизни добровольно в 2006 году. Перед этим он съездил в Израиль, заехал к нам в Протву, и, вернувшись в Свердловск, повесился. Если бы тогда знать, что он неизлечимо болен, можно было бы, хоть как-то сгладить его страдания…

Так вот. Спустя полгода в КБ завода поступил новый заказ – локационная станция сверхдальнего обнаружения запуска космических ракет. Дальность обнаружения старта ракет до 5000 км. При этом определялся тип ракеты, а сама станция работала в длинноволновом диапазоне при непрерывном излучении. Только длина щелевых антенн достигала 200 метров. Эти РЛС предназначались для защиты Москвы и некоторых других крупных индустриальных городов. Сейчас эти РЛС красуются на Кубинке, в Балабаново и других местах вокруг Москвы…

А в то время мы должны были изучить и досконально освоить РЛС с тем, чтобы внедрить их в производство на нашем 79 ящике. Начальство, видя нашу с Самченко, крутую любовь, отправило нас на целый год в Москву в п /я 1223, что на Преображенке, для освоения и приемки РЛС. Эта, потом почти двухлетняя московская жизнь с Лилей и предрешила все остальное…

Святая Елена

Мрачные отвесные скалы, возвышающиеся на сотню метров вверх и уходящие слева и справа за горизонт – так предстал этот знаменитый наполеоновский остров перед нашими взорами с палубы научно-исследовательского судна “Академик Курчатов”. Это был мой первый зарубежный рейс…

Почти год в прекрасном, но уж очень тоскливом маленьком городке Висмар, в ГДР, на берегу Балтийского моря (для молодежи сегодняшнего дня, ГДР это Германская Демократическая Республика), мы принимали детище Ивана Дмитриевича Папанина - новое научное судно “Академик Курчатов”. Мне здорово повезло в жизни. Чтобы попасть на это новое научное судно, нужно было пройти такой отбор, о котором даже в страшном сне трудно себе представить. Иначе я бы испугался и не впутался в это почти безнадежное дело. Но тогда все выглядело весьма буднично. Возвращаюсь из очередной поездки в Москву. Сидя в вонючем вагоне электрички “Москва – Калуга”, открыл газету “Вечерняя Москва” и увидел скромное объявление - Институт океанологии объявляет конкурс на две вакантные должности инженеров по вычислительной технике на новое научное судно “Академик Курчатов”. В моих мозгах сверкнула молния! Сидя в кинозале, в типичном бараке, в своем поселке Протва, и глядя на обязательный перед фильмом киножурнал, я с дикой тоской, вот есть же счастливчики, глядел на экран, где рассказывали об очередных успехах научного судна “Витязь”, бороздящего просторы Мирового океана. Но все это не для нас смертных. И вдруг объявление! Не знаю, кому в голову пришла эта дикая мысль объявить конкурс, но я преклоняюсь и благодарю этого человека, который открыл для меня другой мир. Мир, который не мог присниться даже в лучших моих снах. Работая в то время в закрытом почтовом ящике 222, в поселке Протва, я даже не мог допустить мысли о возможных заграничных путешествиях. Тем не менее, при поддержке моей жены, подал документы на конкурс. Сообщил об этом своему ближайшему начальству – зав. лабораторией подполковнику Коле (Николаю Иосифовичу) Губскому, который с энтузиазмом поддержал мою авантюрную идею. Интересно было проверить реальность происходящего. Я в то время занимался разработкой системы стабилизации в пространстве шпионского спутника по данным гироскопических датчиков. Жесткие ограничения на вес и объем аппаратуры требовали уложиться в возможный минимум. Мне было выделено три стандартных платы из общего количества где-то порядка двадцати. Их обозвали Платы Углов Дестабилизации - ПУДы. Можно бы промолчать об этом, но до сих пор старые сотрудники вспоминают и напоминают мне о них, а они сыграли роковую роль в моей жизни. Кстати сказать, Володя Гречко, увы, покинувший нас, главный конструктор “Кортика”, так назывался заказ, получил за успешное создание этого спутника лауреата Ленинской премии. А это по тем временам, не фунт изюма! Так вот. Спустя месяц, когда я уже забыл о своих претензиях на конкурс, получаю телеграмму! Срочно приехать по такому то адресу в такое то время! Сломя голову и еще не представляя всей ситуации, мчусь в Институт океанологии, главный офис которого и отдел кадров в то время располагался в Царицино, в роскошной православной церкви. Встреча с людьми, определяющими твою жизнь. Иван Дмитриевич Папанин! Первая встреча с ним могла отнять дар речи. Помня игру с “Пионерской правдой” в детские годы в Вятской губернии, имя Папанина было для меня чем-то священным, далеким и призрачным. Попутно отмечу, что Иван Дмитриевич все свои публичные выступления начинал со слов “та льдина, на которой я плавал, давно растаяла, а я, как видите, все еще бегаю”. Это был энергичный, маленького роста человечек, всегда с улыбкой на лице и узким прищуром внимательных глаз. Как говорили позже, высоту установки раковин в каютах строящегося нового научного судна он определял сам, без конструкторов…

И вдруг лицом к лицу я встречаюсь с ним в конференц-зале института океанологии! Его первый и, пожалуй, единственный вопрос был – почему это я хочу на “Курчатов”. Видимо блеск моих глаз или мое волнение и заикание произвели должное впечатление. Но конкретного ответа не последовало. Я уехал в Протву, решив, что пролетел. Примерно через месяц, вновь получаю телеграмму из Института океанологии с просьбой явиться туда тогда то и во столько то! Во мне пробудилась маленькая надежда. Чего ради, стали бы еще вызывать, если ты уже не нужен. И вот, появляюсь в холле Института, а там полсотни, а то и более, холеных уверенных в себе москвичей, тоже приехавших на очередное собеседование. Все мои фантазии тут же рухнули. Куда мне, с моей неполноценностью! Терпеливо выстоял очередь, дождался, когда меня пригласили и вот я сижу за столом, на противоположной стороне которого сидят солидные, чужие, не понимающие меня люди. А там были Леша Скобелкин, уже зачисленный в штат начальником вычислительного центра, Игорь Евгеньевич Михальцев, заместитель директора Института океанологии, Коля Козлов – начальник отдела морских экспедиций Академии Наук СССР и еще несколько человек из отдела кадров, которых уже и не помню. Это потом они стали для меня Лешами и Колями, но тогда я трепетал перед этими, решающими мою судьбу, людьми. Собеседование шло уже на профессиональном уровне. Вопросы были конкретные, по ЭВМ “Минск-22”. Но снова не было черты, подводящей мою судьбу. Снова ни с чем уехал в Протву. После всего виденного я отбросил все свои жалкие фантазии и надежды, и с грустью вернулся к своей, вообще говоря, интересной работе. Но спустя буквально несколько дней, дома раздается телефонный звонок. Спрашивает начальник отдела кадров Института океанологии, почему это я не являюсь к ним для оформления документов. “Давайте срочно увольняйтесь со своей работы и со всеми подобающими документами к нам – в отдел кадров Института океанологии”. Свершилось то, о чем в реальности даже не мог мечтать! Быстро уволился. (Какие были шашлыки в протвинском лесу в честь моего увольнения!). Меня быстро оформили в штат научного судна “Академик Курчатов” в Институт океанологии АН СССР. Очень быстро отправили в Калининград в отделение Института океанологии. И так же быстро, в сопровождении какого-то кгбешного клерка посадили на 600 тонный кораблик и отправили в ГДР, в порт Вардемюнде. Откуда рукой подать до Висмара. Там, на верфи, стоял “Академик Курчатов”. Нас всего было три человека, которых, как каторжников везли на утлом суденышке в порт назначения. Как только мы вышли в открытую Балтику, начался шторм, может быть, он был и раньше. Наше утлое суденышко целиком уходило под воду при каждой волне. Капитан задраил все люки и выходы на палубу. Кондишена нет. Через три – четыре часа в этой душегубке, когда тебя бросает от одной стенки к другой, начинаешь блевать. Сразу же приходит мысль, а чего это я сюда поперся? Шторм был видимо, на столько силен, что капитан принял решение переждать его в польском порту Гданьск. И это был мой первый, при том, без визовый выход на заграничную землю, хотя и под бдительным оком кгбшника. Никаких впечатлений. Мы были настолько измотаны и морально убиты этим небольшим штормом, что весь мир был не мил. Но вот и Варнемюнде. Нас очень тепло встретили. Немецкое пиво, креветки и другие деликатесы привели нас в чувство. Глубокой ночью нас повезли в Висмар. Там я прожил более восьми месяцев в полном безделии. Кроме командирского дежурства у трапа нам ничего делать не приходилось. А до того, за чем меня туда направили - приемка и установка ЭВМ “Минск -22”, дело так и не дошло. Машина из Минска просто не была поставлена. Но в это время, к нам на строящееся судно приезжали такие потрясающие люди, что это сглаживало нашу жизнь и более того, поднимало в собственных глазах нашу личную значимость. Это были академики Келдыш (в то время Президент Академии наук СССР), академик Виноградов (вице-президент АН СССР), тот же Папанин и другие менее известные, но значимые в стране люди. Это красивая сторона нашей жизни. Была другая. Ежедневная. По вечерам мы брали увольнительную и уходили в город. Как правило, шли в местный, самый популярный ресторан. Пиво и сосиски нас вполне устраивали. Но тихо сидя среди немцев, которые приходили с маленькими детьми, чтобы скоротать вечер, мы зачастую были шокированы безобразным поведением пьяных офицеров советской танковой дивизии, базировавшейся в Висмаре. До сих пор перед глазами стоят натуралистические картинки. Голова, на плечах которой одна или две звездочки с двумя параллельными полосками, лежит в густо облитом майонезом винегрете. Официанты, которые нас обслуживали, скромно отводили взгляды от этих мерзких сцен, а мы, якобы представители советской науки, делали вид, что это не наши граждане. Это было настолько постыдно, что сохранилось в памяти до сих пор. Вот так протекала моя первая в жизни заграница.

Лиля в моей каюте на “Курчатове”

Потом приемка судна – ходовые испытания на Балтике, а потом домой – в Кронштадт на дооборудование! И там девять месяцев снова стоянки в доке. Только там мы, наконец, поставили “Минск-22”. Там посетила наше судно моя жена. Она побывала впервые в жизни на острове – острове Котлин. Остров, где построен Кронштадт. Прекрасные памятники Петру I и адмиралу Макарову. Это город, до той поры, ничего незначащий для меня, стал почти родным за то время, которое нам пришлось там прожить. Это прекрасный и красивый пригород Петра творения! Город моряков. Чего стоит, например один только дом офицеров в старинном замке времен Петра Великого. Туда приезжал мой самый близкий друг, покойный Слава Харитонов. Я в долгу перед ним…

За девять месяцев жизни в этом городе – крепости, мы изучили все музеи Ленинграда. Позже мы решили посетить все рестораны Ленинграда. Деньги, которые ни за что платило нам государство, позволяли это делать. Но это город моих самых острых разочарований. Как только мы вышли из Кронштадта в Калининград и оттуда через пару дней должны были идти в первый научный рейс, молодой капитан, добрый и интеллигентный человек, увы, давно покойный - Эдуард Ребайнс, пригласил меня к себе в каюту. Он извиняющимся тоном сообщил мне, что у меня проблемы с прошлым, поэтому визу мне не дали. Это был шок. После почти годовой жизни в ГДР, девяти месяцев в Кронштадте, “Курчатов” стал моим вторым домом. Как же так? Как я могу покинуть свой дом! С приходом в Калининград меня пригласил директор калининградского отделения Института океанологии Владимир Морошкин. Он стал мне выговаривать, как я подвел их, как не доукомплектованным экипажем они вынуждены отправить судно в его первый рейс и т. д. и т.п. Я стал у него выяснять причину. На что он мне сказал, что ты наследил там где-то, оставил какие-то ПУДы, поэтому тебе и не дали визу. Вот таким боком неожиданно аукнулась моя предыдущая работа в Протве…

В Калининграде, в день отхода судна в свой первый рейс я, с жалким чемоданчиком в руках провожал его со слезами на глазах, потеряв надежду когда-либо ступить еще раз на его борт. Но я принят на работу в Институт океанологии, я член команды “Академика Курчатова”, что со мной делать? Я помню слова Игоря Михальцева, заместителя директора по науке, “если бы я знал, что ты от Берга (был такой академик – Аксель Иванович Берг, который на своей даче в Протве создал филиал московского п/я), я бы с тобой не связывался”. Но, увы, связался и должен был отвечать за мою судьбу. Меня, приказом А. С. Монина директора Института океанологии, перевели в Москву. Понимая всю абсурдность ситуации, мне пошли навстречу. Откомандировали в Южное отделение Института океанологии, в г. Геленджик, где я два лета проживал и успешно работал. На зиму приезжал в Москву - в Институт океанологии, где под нас – Олега Сорохтина, который тоже только что пришел в Институт океанологии после экспедиции в Антарктиду и защиты кандидатской диссертации и меня, был создан “кабинет вычислительной техники”. Два года, я и моя жена, жили на каких-то полузаконных основаниях. Я якобы работал в Москве, она в почтовом ящике в Протве. Так утекало время нашей жизни…

Благодаря Андрею Сергеевичу Монину, а он тогда был еще и референтом ЦК партии по науке, мне выдали визу не через три года, как было положено по уставу, а “всего-то” через два с половиной года. Помню, как в кармане с зубной щеткой, я обзванивал по вечерам своих знакомых и с безнадежным, тоскливым голосом напрашивался на ночевку. И только Женя Абрамов, Роберт Гренцион, да Слава Харитонов спасали меня в самые тяжкие моменты моей блуждающей жизни в Москве. Позже снял комнату на Севастопольском бульваре. Одно время пытался даже ездить на дедовском “Москвиче-407” на Бахрушина (центр города – рядом с Пятницкой), где располагался тогда технический отдел ИОАН. Туда чуть позже в нашу группу, возглавляемую Олегом Сорохтиным, пришли работать Володя Прохоров, Толя Сагалевич, Толя Волочков и Миша Борковский. Замечательные парни и талантливые инженеры. Кстати говоря, Толя Сагалевич недавно стал героем России за установку на дне Ледовитого океана в точке северного полюса флага России. Игорь Евгеньевич Михальцев, зам директора ИОАН, большой энтузиаст глубоководных подводных аппаратов добился того, что Академия Наук СССР закупила пару “Пайсисов” в Канаде, принимать которые был отправлен Толя Сагалевич. Именно благодаря Игорю Михальцеву так удачно сложилась судьба Анатолия Сагалевича…

Небольшое отступление. Это был уже, если не ошибаюсь, где-то 1973-74 гг. Я работал в Обнинске, в Институте Экспериментальной метеорологии. Мой шеф, уже здесь, в ИЭМе, Владислав Николаевич Иванов уговорил меня поехать в Геленджик. Он страстно хотел увидеть эти глубоководные аппараты. Там на стапеле стоял один из “Пайсисов”, второй был уже на Байкале. Толя Сагалевич устроил нам великолепные шашлыки и ознакомил с управлением “Пайсиса”. Мы залезли в тесное нутро лодки, снаружи поставили бутылку с вином и стакан. Кто с помощью манипуляторов сможет налить вино в стакан, глядя через иллюминатор подводной лодки? Меня поразила чувствительность манипуляторов. Они отслеживали даже дрожь моих рук. Тем не менее, мы оба, Влад и я, успешно справились с заданием…

О, времена. О, нравы! Спекулируя на классиках, я все же пытаюсь сказать что – то и свое. Да простит меня Бог! И вот виза, моя каюта на “Курчатове” ждет меня. Я снова в Калининграде, и через пару дней мы уходим в рейс. Фантастика! Мы идем в Гвинейский залив. Начальник экспедиции тот самый Владимир Морошкин, директор филиала Института океанологии в Калининграде.

До сих пор я храню фильм, снятый на 8 мм черно-белую пленку, которую время уже съело, храню, как память о своем первом рейсе, о своем первом заходе. А первый заход был на остров Святая Елена.

На рейде острова “Святая Елена”

Этот малюсенький клочок земли, стометровыми отвесами спускающийся в океан, редко посещается крупными судами. Поэтому появление нашего белого красавца-лайнера для островитян было большим событием. Для нас остров и его обитатели тоже представляли большой интерес, связанный, прежде всего с историей, ну и, конечно же, как место отдыха после длительной работы в океане (место погружений с аквалангами в тот самый океан).

Остров, принадлежащий Англии, имел еще и флаг Франции, который развевался над прекрасной территорией усадьбы маленького, но великого корсиканца – Наполеона Бонапарта. Усадьба музея императора расположена в центре острова, в шести километрах от берега океана на высоте около 300 метров. Буйная тропическая растительность центра острова со всех сторон окружает длинное одноэтажное здание его резиденции. Рядом небольшое здание конюшни и жилья для прислуги. Голубой цвет зданий на фоне вечной зелени ласкает взгляд. Растительность весьма богатая. Более 60 видов деревьев и кустарников произрастает на острове. Это бамбук, могучие дубы, гигантские эвкалипты, масленичные пальмы, древовидные папоротники, бананы, всевозможные кактусы и прочее, и прочее. Среднегодовая температура 21.3⁰С. Зимой, в самые “холодные” месяцы (июль-сентябрь, это Южное полушарие) средняя температура воздуха около 20 градусов. Влажность колеблется от 60 до 75%. Мало осадков. Постоянный легкий бриз создает удивительный комфорт - ни жарко, ни холодно…

Был выходной. Музей Наполеона не работал. Но для нас его открыли. Местная красавица – мулатка повела нас через анфилады, как показалось бесконечно длинного здания, по комнатам различного предназначения Императора. В том числе показала ванну, где мылся Наполеон. Каково же было мое изумление, когда в 1994 году при посещении музея Наполеона в Париже, я вновь увидел ту самую ванну, которую видел аж, в 1968 году - в его усадьбе на острове Святая Елена. Оказывается, почти всю утварь из усадьбы императора перевезли в Париж. Не мне судить, правильно или нет. Но в усадьбе на острове эта утварь смотрелась куда естественней и гармоничней, чем в Париже. Хотя, конечно, в Париже больше людей могли лицезреть все это. Мало кто из современников посещает этот богом забытый уголок Земли. А посему немножко истории.

Остров впервые был открыт в 1502 году португальской эскадрой под командованием Джого де Костела. Португалия долго хранила в тайне свое открытие, используя необитаемый в то время остров как базу своих судов. В 1513 г., возвращаясь из Индии, португалец Фернандо Лопес решил остаться на острове. То ли прельстила красота острова, где были богатые возможности для занятий сельским хозяйством, то ли захотелось уединения. Но, так или иначе, с этого времени остров стал обитаем, он стал иметь постоянных жителей. В 1558 г. остров вторично был открыт английской научной экспедицией лорда Томаса Кавендиша. В 1645 г. остров захватили голландцы. С тех пор, в течение многих десятилетий велась борьба за его обладание между англичанами и голландцами. Борьба закончилась победой Англии в 1672 году. Сейчас Святая Елена входит в состав Британского содружества Наций. Население острова во время нашего захода составляло чуть более пяти тысяч человек. Остров управляется английским губернатором…

Как известно, по решению суда Французской Республики, 15 октября 1815 года Наполеона в сопровождении 300 солдат охраны высадили на остров, где он и умер в 1821 году…

Для педантов. Координаты острова: 15⁰54’ – 16⁰01’ю.ш., 5⁰38’ – 5⁰47’ з.д. Площадь острова всего-то 122 квадратных километра. Но там есть все необходимое для жизни. Прекрасные источники пресной воды, плодороднейшая растительность. В северо-восточной части острова на берегу бухты Джеймс в узком ущелье зажат единственный, если не считать дом Наполеона в центре острова, небольшой городок – Джеймстаун.

Джеймстаун.

Справа видно начало наполеоновской лестницы на Лэддер-Хилл.

В городке имеется большая библиотека, обсерватория, радиостанция, телеграф, два госпиталя, магазины, кафе и прочие блага цивилизации. Если смотреть на город со стороны океана, то на правой стороне ущелья возвышается плато Лэддер-Хилл, куда ведет лестница из 695 ступеней, как говорят, построенная лично Наполеоном. На этом плато были установлены пушки. Даже в изгнании Наполеон оставался военным. Многие из нас добросовестно пересчитали все ступени этой бесконечной лестницы. Как сказала экскурсовод, Наполеон лично выбрал место своего упокоения. Место прекрасное. Скромная могила, обнесенная металлической решеткой, уютно расположилась на высоком холме под могучими кронами платанов и дубов. С этого холма открывается великолепная панорама на зеленые холмы острова посреди Атлантического океана. В дневное время горизонт отсутствует. Вода и воздух сливаются. Бесконечность горизонтальной плоскости плавно переходит в вертикаль. Но, увы, могила пуста. Еще в 1821 году, сразу же после смерти императора, его прах перевезли во Францию. Сейчас он лежит в гробнице из шести гробов, вложенных один в другой, в Доме Инвалидов, в Париже. Тишина и прохлада встретили нас, когда спустя четверть века после посещения его могилы на острове Святая Елена, мы с женой пришли на встречу с Императором, но уже здесь в Париже, в Доме Инвалидов.

Святая Елена. Как много осталось в памяти от посещения этого острова. Здесь первый и единственный раз в моей судовой жизни произошла трагическая гибель человека. Это был научный сотрудник калининградского отделения Института океанологии. Обстоятельства гибели остались не выясненными. Дело было простым как чистый лист бумаги. Каждое утро на боте нас вывозили с рейда на берег, а поздно вечером забирали обратно. Кто гулял по острову, кто нырял с аквалангами или просто с маской. А понырять там стоило. Подводный мир настолько богат, что дух захватывало. Правда, красот коралловых зарослей там нет. Хотя и тропики, но температура воды не превышала 24⁰ С. Кораллам же, нужна более теплая вода. Отсутствие кораллов компенсировалось изобилием живности. Там впервые я увидел мант. Это великолепные морские животные. Гигантские, до пяти-шести метров в поперечнике, бабочки простирают свои мощные крылья над синей океанской бездной, плавая у самой поверхности воды. То там, то тут мелькают тени дельфинов. Иногда проплывают голубые акулы, но они близко к берегу не подходят. А вот песчаные акулы пасутся прямо под нашими ластами. Среди подводных скал и камней в изобилии плавают рыбы-фуги. Из расщелин выглядывают мудрые старушечьи физиономии мурен. Вблизи самого берега полно морских коньков. Они, практически не двигаясь, зависают в одной точке и могут находиться в таком положении сколь угодно долго. Особенно сильное впечатление от живности прибрежных вод проявляется вечером. В полной темноте, а она в тропиках сваливается всегда неожиданно и эффектно, с разных сторон слышны вздохи дельфинов, мощные всплески мант, звуки прибоя. Все эти звуки в полнейшей темноте усиливаются собственным воображением так, что иногда мурашки пробегают по телу. Возможно, именно это обстоятельство сыграло трагическую роль в гибели молодого, неопытного человека. В полной темноте за нами подошла шлюпка. Мы довольно долго ее ждали и потому быстренько все погрузились. Бот пошлепал к судну, которое как праздничный ресторан на воде сверкал многочисленными огнями на фоне черного неба и отражался в темной водной глади. Но через пару часов выяснилось, что погрузились-то не все. Сосед погибшего по каюте не сразу объявил о пропаже своего сожителя, решив видимо, что тот застрял где-то в гостях. Но как только стало ясно, что на борту не хватает одного человека, была организована поисковая команда. Уже два бота пошли обратно к берегу и, освещая мощными фонарями береговую полоску между скалами и водой, обшарили всю территорию, где народ днем отдыхал. Но, ни кого не нашли. Отложили до завтра, здраво решив, что за ночь на берегу теплого, тропического океана с человеком ни чего не может случиться. Увы. Оказалось, что может. Когда с рассветом подошли к берегу, то прямо у кромки воды лицом вниз плавал труп, периодически ударяясь головой о прибрежные камни Святой Елены. Так по разгильдяйски погиб человек. Судовой врач констатировал разрыв сердца, но почему, так и осталось загадкой. Почти два месяца оставшегося рейса в морозильной камере пролежал труп молодого ученого. Два ужасных месяца не только для капитана, но и для всех участников экспедиции, тянулись бесконечно долго…

Тем не менее, позволю себе продолжить об этом, своем первом рейсе. После Елены и гидрологических разрезов в Гвинейском заливе мы зашли в Абиджан. Это столица Берега Слоновой Кости. Сейчас республика называется Кот де Вуар. Абиджан в те времена называли африканским Парижем. Позже побывав в Париже, я бы не согласился с таким определением. Париж, его крыши, его потрясающая архитектура, конечно центра Парижа, а не его окраин, как Ля де Фанс и прочие изыски, удивляют и восхищают рядового человека своим изяществом и музыкальностью! Чего стоит здание отеля де Вилла на улице Риволи! Сейчас, насколько я знаю, там находится мэрия Парижа. Абиджан можно сравнивать с Парижем по его легкомыслию, легкости восприятия и настроению души. Абиджан это очень красивый, элегантный город. Но город тропический. И это накладывает свою печать. Он несравним ни с одним из европейских или американских городов. Абиджан. Город растянулся вдоль реки в шести милях от побережья Атлантики. Цивилизация после океана нас не очень привлекала. Естественно мы всегда стремились в океан, особенно с берега! Так и тут. Мы спустили бот, и пошли вниз по реке до желанных вод Атлантического океана. Бескрайний песчаный берег, мощный накат обрушивающихся волн океана. Что нам еще нужно? Мы прекрасно провели там время. Но Лешу Скобелкина укусила какая-то тварь. Неизвестно, то ли на берегу, то ли в воде (чего я не допускаю), но он стал тихо умирать. В Москве не смогли поставить диагноз и вылечить. Через три года он скончался…