По следам Миклухо Маклая 5 страница

Подогнал ремни у акваланга и маски. Надел итальянский жилет и пояс с грузом. Проверил сетку и монтировку - все нормально. Решили заглушить мотор и посмотреть дно. Дождь продолжал моросить. Но, встав, волна показалось, стала меньше. Пароход, гордо воткнув свои мачты с рогами-ан­теннами в тяжелое, облачное небо, красовался своей белизной от нас в нескольких кабельтовых. Там уже объявлен подъем, и некоторые энтузиасты перед завтраком наматывают километры вокруг надстроек по металлическим палубам судна. Другие — отгоняют последние остатки земных снов в теплом и дико соленом бассейне с забортной водой. Выкурив по сигарете, и догово­рившись не уходить под водой друг от друга более, чем в пределах видимости и пожелав остающимся не уснуть и не уплыть на Филиппины, мы втроем ухнули за борт.

Теплая, ласковая вода приняла меня в свои объятия. Удивительно тепло и тихо в этой тридцатиградусной воде! Только сейчас почувствовал, как продрог там, в боте под непрерывным дождем. Снял маску, протер стекло изнутри, предварительно поплевав на него, сполоснул и плотно одел на лицо. Волнующаяся серебристая поверхность моря четко разделила две среды — воздух и воду, отделив меня от всего земного. Посмотрел вниз. Видимость прекрасная, но дна не видно. Цвет воды – светло-голубой бирюзы у поверхности, плавно переходит в голубой, а затем синий, и на глубине метров двадцати, вода становится черно - синей. Загубник слегка трет десны, но дышится легко. Баллоны набиты свежим морским воздухом. Махнул ребятам, и все дружно пошли вниз. Горизонтальная видимость метров двадцать, не меньше. Все же утром идеальные условия для ныряния. Вода кристально чистая. Изотермия верхнего слоя не позволяет планктону концентрироваться в одном месте, как это бывает в полдень. Тогда, при слабых ветрах, верхний полутора - двухметровый слой сильно прогревается, и у нижней границы этого теплого слоя концентрируется такое количество микрооргани­змов и взвеси, что вода становится красноватой, а видимость нулевой. Правда, ниже этого слоя вода снова бирюзово чиста. Медленно идем вниз на расстоянии пяти - семи метров друг от друга. Глубину прокалывают лучи света. Они медленно сближаются, направляясь в одну далекую, невидимую точку. Место их встречи за пределами видимости и, как горизонт в степи, оно удаляется по мере нашего погружения. Между лучами еле уловимая игра света рисует миражи, в которых есть все - и голубые ледопады в горах, и пихтовый лес, и зелень весенней травы в сумерки. Все это молчаливо и таинственно колышется, отодвигаясь от нас и маня нас вглубь. Сколько бы я не нырял, это ощущение ирреальности происходящего всегда сопровождает меня и порождает непередаваемые чувства радости и страха, наслаждения и жути. Такое, я испытывал лишь при падении на Скааз - Хох, в Эрмитаже у "Сирени" Ван Гога, да в музее д'Орси у мраморной "Авроры" Дени.

Внизу начинают проявляться отдельные темные пятна - очертания наиболее мелких мест макушки подводной горы. Появляются небольшие стада довольно крупных черных рыб - то ли луфарей, то ли мерроу. Вон медленно, помахивая нам четырьмя ластами, плывет черепаха. Чем ближе ко дну, тем оживленней становится жизнь вокруг нас. А вот и старая знакомая - акула. По контуру вроде лисица, но пока далековато — определить трудно. О! Какой могучий монолитный коралл.¹ Видимо сильные течения заставили полипы строить такие изваяния. Я люблю тонкие нежные кораллы, заросли которых напоминают снежные рисунки на замерзших стеклах в зимние вечера, раскрашенные в яркую цветовую гамму. Но увы! Они обитают лишь вблизи поверхности в лагунах атоллов и рифов... Ну, вот, дно рядом. Взглянул на глубомер - двадцать семь метров. Да, течение довольно сильное, около узла не меньше. Дно представляет собой нагромождения коралловых глыб и отдельных столешниц кораллов, между которыми почти параллельно друг другу проходят глубокие траншеи с песчаным коралловым песком. По-видимому, эти траншеи результат бесконеч­ной работы течений. Среди кораллов, на кораллах и внутри них бурлит жизнь. Снуют ярко желтые с черными полосками и с черными точками у хвоста горбатые рыбы-хирурги. Рядом, еще более весело и ярко раскрашен­ные рыбы-бабочки. Крупные групперы разных цветов и оттенков важно шествуют друг за другом и много, много других ярких больших и малых рыб

снуют в деловом хороводе среди кораллов. Некоторые настойчиво, с остервенением откусывают куски коралла, и, тряся головой, пережевывают его, от чего изо рта у них течет струйка белого песка, а из анального отверстия завитки отходов. Если прислушаться, то отчетливо слышен низки звук хрустящего коралла и тупой перестук со всех направлений. Из расщелины, между двумя плитами коралла, смотрит на мир мудрыми, малень­кими глазами старушечья полуоткрытая пасть мурены. Острые, длинные зубы и могучий змеиный торс вызывают уважение и желание - не быть рядом с ней. Тут же в метре от нее в небольшой пещере неподвижно висит крылатка - изумительно красивое создание. Ее называют рыба-зебра. Ярко размалеван­ная, с цветными шипами на голове и длинными, изящно изогнутыми плавника­ми, с хвостом-веером эта двадцатисантиметровая красавица-рыбка очень опасна. Каждый, из ее многочисленных плавников оканчивается иглой со смертельным ядом. Хотя она сама не нападает, но лучше держаться от нее подальше. Рядом под листом серого коралла - фуга. Почему-то ее назвали рыбой-собакой, хотя это удивительно глупая рыба. Встав под какой-либо! навес она считает себя в полной безопасности. А если ее задеть, то она наливается водой и становится малоподвижным варом с длинными, острыми шипами. Все ее внутренности упакованы в мешок, а между мешком и растя­гивающейся кожей свободное пространство. При опасности она и заполняет его водой. На коралловых монолитах изящно наклонились по течению много-: численные морские лилии. Лежат красные, голубые, фиолетовые офиуры самых неожиданных форм. Вот офиура горгонна - красный чуть приплюснутый плете­ный шар, напоминающий перекати-поле. Но это же живое существо! Рядом: противно шевелит своими фиолетовыми, волосатыми щупальцами пятилучевая: офиура, а длинные черные иглы ежей напоминают об осторожности. Тут и там коллекционные экземпляры трокусов. Я никогда раньше не видел этих весьма! распространенных конусообразных раковин такой чистоты. Их не нужно драить металлической щеткой, сдирая кожу с собственных пальцев, а потом чистить соляной кислотой, тихо скуля от боли. Они готовы. Остается лишь вынуть и съесть моллюска, а раковину поставить на комод. Мы их и относим к комодным раковинам. Внутри монолита, в мертвом коралле, навечно: замурованы большие и маленькие тридакны, жемчужницы, морские желуди и множество других двустворчатых ракушек. Лишь полуоткрытые створки рако­вин с красивейшей бахромой-мантией выступают на поверхность, разрисовывая монолит всеми цветами радуги. Но стоит чуть стукнуть по нему или резко махнуть ластами, как разноцветные мантии исчезают, а створки раковин моментально захлопываются. Остается серый безжизненный камень, да конуса трокусов. Даже лилии, отдельные виды которых достигают полуметра, сворачиваются в какой-то маленький невзрачный шарик... Но вот монолит обрывается и внизу промытая течением великолепная траншея из белого кораллового песка! Справа над ней нависают разноцветные рога мадрепоровых кораллов. Ну и зрелище! Пошел вниз. На боковой стене монолита увидел довольно большой нарост. Присмотрелся. Точно! Галиотис. Вот и первая удача. Вынул нож. Осторожно подвел длинное лезвие к тонко щелке, через которую он цедит воду, вылавливая на завтрак все живое. Сейчас нужно резко, в одно движение, успеть просунуть лезвие ножа внутрь. В противном случае раковина потеряна. Галиотис настолько сильно и плотно примкнет к стене, что заполучить его целым уже будет невозможно. Мешает течение. Хоп! Удалось - лезвие в раковине. Дальше дело техники. Поворот ножа по контуру раковины, и она отвалилась в подставленную; сетку...

На крупном, сахарно белом песке даже на такой глубине заметна игра света. Отраженный от песка, он создает иллюзию абсолютной прозрачности воды. Ты как будто завис над этим ярко белым песчаным дном в безводном пространстве. На песке то тут, то там вальяжно лежат толстые, полуметро­вой длины, серые в крапинку черви. Это кукумарии - тропические трепанги из семейства голотурий. Из их рта во все стороны, метров на пять, раскинулись белые липучие нити - орудие промысла голотурий. Кстати, каждый чуть уважающий себя ресторан во Владивостоке и Находке украшают свое меню скоблёнкой из трепанга. Трепанг это маленькая голотурия Японского моря. Очень ценный, дорогой продукт. А на сегодня - вообще запретный плод. Здесь же бери — не хочу, но мы парочку возьмем. Гена побалует нас нежной скоблёнкой из этих гигантских червей...

Опускаюсь еще на пару метров и изучаю траншею, Ага! На песке много длинных бороздок. Это следы теребр или митр. Раковины этих моллюсков напоминают остро заточенный наконечник копья. У теребр раковины белые с маленькими черными штрихами. Они массивнее, чем митры. Но раковины митр более красивы. Расписанные красными мазками и точками, их витые с зарубинами раковины напоминают кремлевские башни. Надел перчатку, и погрузился на дно. В начале борозды запустил руку в песок и сразу же вынул великолепный экземпляр теребры. Пошел к следующей траншее, но тут внимание привлекла небольшая горка песка под нависающими кораллами. Копнул - литературный конус. Он чист, как после тщательной обработки. В кораллах такие конуса сильно обрастают и порой очистить их просто невозможно. Из семейства конусов лишь ядовитые текстильные имеют идеально чистые поверхности, вызывающе демонстрируя свою красоту. Возможно, их яд, как у Пушкинского анчара, отпугивает полипы коралла и другую, живую биомелочь. А вот моллюски, прячущиеся в двустворчатых раковинах, бессильны защитить себя от своего главного врага - пятилучевой звезды. В паре метров от меня разыгрывается заключительный акт трагедии. Ярко красная звезда, сжав все свои лучи в комок и раздавив ракушку, высасывает моллюска из его не надежного убежища. На песок тихо падают перламутровые осколки...

Да, сегодня явная удача сопутствует мне. Чуть впереди, на песке распростерся красавец лямбис. Его массивная раковина уткнулась всеми семью растопыренными пальцами в песок. На удивление раковина опять идеально чиста. Видимо, это характерно для Шарлотты, а моя сеточка с ракушками тем временем набирает вес. Вот очередная митра. Красавица! Я только что, запустив руку в песок, вынул ее и, поворачивая, наслаждаюсь совершенством ее формы и гармонией цвета. Нужно идти дальше. Поднял глаза и вздрогнул. На меня смотрели большие, как чайные блюдца, пустые и холодные глаза гигантской рыбы. Отвисшая нижняя челюсть с острыми, игольчатыми зубами выступает вперед, а передние оранжевые плавники нервно колышутся, удерживая равновесие в водном потоке траншеи. Рыба медленно шла на меня. Когда она приблизилась на расстояние вытянутой руки, я слегка стукнул ее монтировкой по голове, стараясь не нанести травму, но она, встрепенувшись, продолжала медленно приближать свою безразличную физиономию к моей маске. Я не выдержал и втиснулся в расщелину между нависающими кораллами и песчаным дном. Гигантский группер таувина, а это был он, важно прошествовал мимо, обдав меня взвесью песка и осколков ракушек...

Поработав в траншее еще минут пять, и, нагрузив сетку богатым сбором, решил обследовать соседнюю расщелину. И тут после глубокого выдоха вдохнуть я уже не смог-отказал акваланг. Дикий ужас охватил меня! Бросило в холодный пот. Спокойно! В моем распоряжении секунд двадцать. Только потом нарастающий писк в голове, звук лопающихся пузырьков, в глазах белые искры, потеря сознания. Гибель. Мысль сработала четко и быстро. Сразу наверх без спасателя я не успеваю дойти, если надуть жилетку - возможна кессонка, а на борту нет барокамеры. Финал тот же. Остается один путь - к другому аквалангу. Положил сетку на песок, резко оттолкнулся от дна, вышел из траншеи и в десятке метров увидел Головина. Он лежал ногами ко мне и что-то выискивал в кораллах. Слава богу! В голове уже началось попискивание. Подплыл к нему сзади, коснулся его рукой и чуть не получил монтировкой. Он от неожиданности готов был защищаться. Я знаками обрисовал ситуацию и показал на его акваланг. Уже началось удушье, а в голове - попискивание. Гена сразу понял все и протянул мне загубник. Это был самый целебный, самый вкусный воздух! Интенсивно провентилировал легкие. Гена протянул трубку и знаками спросил - не нужно ли меня сопроводить. Я отказался, и не спеша, пошел наверх. Метрах в десяти от поверхности решил задержаться на столько, на сколько смогу. Это для того, чтобы как-то обезопасить себя от кессонки. Вставил трубку за ремень маски, нашел кончик фала спасателя. И когда вновь почувствовал удушье, дернул фал. С легким, хорошо слышимым шипением, спасжилет за пару секунд наполнился, и я полетел наверх. Вылетел на поверхность, как мячик, и тут же крутая волна разбилась о мою физионо­мию. Волнение сильное. Быстро вставил загубник трубки в рот и, опустив голову, расслабился. Руки и ноги стали ватными. Спасжилет мешает. Выдернул клапан и спустил воздух. Так стало лучше. На очередной волне осмотрелся вокруг. Наверное, в миле от меня белый пароход, а примерно в трехстах метрах от меня, в противоположной стороне, шлюпка. Нужно потихоньку плыть к ней. Что и сделал, опустив голову в воду. То и дело волна накрывала с головой, заставляя всякий раз продувать трубку. Но к этому маленькому неудобству я давно привык. Хуже с ориентацией. Бот видно лишь с гребня волн. Зато подо мной видимость великолепная, лишь при обрушении волн она заслоняется сотнями серебряных пузырьков. В темной синеве моря нет никого и ничего, кроме пронзительных лучей света, уходящих в никуда. Наконец я в боте. Жаль, улов остался на дне морском. Время восемь утра с минутами, а казалось - прошла целая жизнь. Завтра в это же время - Сингапур. Шел ноябрь 1983 года. Жизнь продолжается.

ЧЫНГ – ЛОНГ

После завершения первого этапа экспедиции в Южно-Китайском море наше уставшее судно доверчиво привалилось полуржавым бортом к какому-то совсем ржавому сухогрузу-иностранцу в порту Хайфон. Этот порт самый крупный, самый вонючий и грязный на всем протяжении узкой ленты Вьетнама. Но это ближайший порт к Ханою – столице страны. Из Ханоя приехали четверо вьетнамских специалистов, которых мы берем с собой в рейс на следующий этап экспедиции. Потому-то мы и зашли в этот порт. Порт настолько загружен, что не нашлось свободного причала даже советскому научному судну. А великий Советский Союз у властей Вьетнама был самой почитаемой страной в те уже далекие годы…

Мы с ребятами сидели у меня в каюте и тихо посасывали тропическое, ожидая, когда нас повезут на прием. Вдруг за иллюминатором загремели выстрелы. Один, два, три! Мы выскочили на шлюпочную палубу и увидели, как маленький вьетнамец в военной форме что-то быстро лопочет нашему вахтенному матросу, который сгреб в охапку этого защитника границы. Пока мы скатились по трапу на главную палубу и подбежали к обнимающейся паре, подошли еще два пограничника, волоча за ремни свои автоматы. Оказалось, к нашему борту с открытой стороны подошла джонка, и два юных “бизнесмена”, забросив кошки, взяли на абордаж наш пароход. Они в поте лица отпиливали от бухты кусок толстенного швартового каната, когда их заметил пограничник и открыл стрельбу из пистолета. Мальчишки в свободном полете покинули негостеприимный борт. Пограничники достали наши советские сигареты и, улыбаясь, предложили нам. Когда же мы стали высказывать свое возмущение на убийство старшему наряда, неплохо говорившему по-русски, он что-то проквакал своим друзьям. Те сразу нахохлились, повесили автоматы на плечи и стрелявший пограничник гневным голосом выдал целую тираду старшему. Тот перевел:

- Вы в нашей стране и должны подчиняться пограничникам. Иначе мы вас арестуем.

То ли шутка, то ли нет. Я не стал выяснять, а решил снять возникшее “международное” напряжение и пригласил их в гости. С серьезным видом они пошли следом за мной. Когда поднялись в каюту, они о чем-то быстро заговорили, и старший улыбаясь во всю ширину круглого лица, заявил:

- Пограничная служба порта приносит свои извинения капитану за стрельбу на борту советского научного судна.

Вот так-то. Размеры и интерьер каюты охладил воинственный пыл пограничников. Они приняли меня за капитана, то есть за власть, и сразу зауважали. Кстати, только в странах социалистического содружества выставляли пограничные наряды прямо на борту судна. Так было в ГДР, так здесь – во Вьетнаме. Чем больше любят, тем больше людей с автоматами. Я не стал их разубеждать, а сделав кислую физиономию, указал на дверь. Инцидент исчерпан…

Наконец позвонил дежурный командир и сообщил, что машины поданы и нас ждут на причале. Без транзитной визы мы бодренько пересекли Панаму от борта до борта – судно было под панамским флагом – и спустились на вьетнамскую землю. Она была усыпана скользкой кожурой бананов, манго, палками сахарного тростника, скорлупой кокосовых орехов и еще, Бог знает, вонючей кожурой каких фруктов. Время уже шестой час вечера, но багровое гогеновское Солнце все еще высоко и беспощадно. Влажность как в протвинской парилке, когда тены работают плохо. Размякший асфальт излучает неповторимый букет запахов солярки, прогорклой копры, гнилых бананов и манго. Обильный выхлоп двух старых “Волг” дополняет этот букет родным запахом несгоревшего бензина. Из открывшейся дверцы первой машины раздался голос капитана:

- Владимир Дмитриевич! Давай сюда, а ребят во вторую машину…

Я быстро влетел в чуть прохладный салон и втиснулся на сиденье. Легкая рубашка противно прилипла к телу. После комфорта прохладной каюты даже за эти несколько минут тело покрылось потом. В машине много народу. Рядом с капитаном Зуй – содиректор советско-вьетнамской лаборатории по тропическим циклонам. На переднем сиденье наш консул. Вчера он нас встречал в порту и покинул судно после полуночи в весьма веселом состоянии.

- Всем привет! А почему двигатели работают? – спросил я, чтобы завязать разговор.

- Да, вот, чтобы кондишен работал. Аккумуляторы сели, а новых не дают - ответил консул.

Я задел больное место у дипломата и породил его монолог о несчастном житье-бытье советского торгпредства здесь, в Хайфоне. Машина, тем временем, крутилась по узким коридорам среди контейнеров, мешков, пиломатериалов и гор металлолома по бесконечным причалам гигантского порта. Наконец выбрались из лабиринта складов и грузов и остановились у шлагбаума проходной с вооруженной охраной. После проверки паспортов нас выпустили в город. Машины довольно на большой скорости покатили по улицам сплошь забитыми велосипедами. Улицы скорее напоминали широкие аллеи. Дома скрываются плотной чередой деревьев, лишь изредка проглянет двух или трехэтажный кирпичный дом. По всей ширине улицы аллеи двигаются на встречу друг другу два потока велосипедистов в больших, конических шляпах из рисовой соломы и ярких разноцветных косынках на шеях. За рулем велосипедистов в равном количестве и мужчины и женщины. Все они что-нибудь или кого-нибудь везут. Одни нагружены выше головы корзинами, коробками или снопами сахарного тростника. Другие – везут своих жен, детей или подружек. Изредка проносятся мотоциклы и уж совсем редко автомашины. Если смотреть через прищур, то эта сплошная движущаяся в одну сторону масса велосипедистов выглядит как колышущееся лента, сотканная из кружков шляп. А навстречу ей движется сплошная масса узкоглазых, круглых молодых и старых, веселых и грустных лиц вьетнамцев. Впечатление такое, что сейчас наша машина собьет кого-нибудь. Но в последний момент то ли велосипедист, то ли наш шофер лихо избегали столкновения. Это было завораживающее зрелище…

Наконец машина подкатила к весьма изящным металлическим воротам и после очередной проверки мы въехали в парковую, очень красивую зону. Деревья здесь были подвергнуты художественной стрижке. Одно лиственное дерево изображало голубя, другое египетскую пирамиду, третье сидящего на стульчаке человека, по-видимому, какого бога. Фантазия лиственных архитекторов была неуемна. Но, нужно отдать должное исполнение было

по-восточному тонким. Проехав минут пять, по довольно пышной архитектурной алле мы подъехали к великолепному одноэтажному белому зданию, парадный подъезд которого украшали тонкие изящные колонны и вьющаяся зелень лиан, а его боковые крылья скрывались в густой зелени парка. Как позже выяснилось, это был отель Социалистической партии Вьетнама. Мы вынырнули из салона машины во влажный, насыщенный дурманящими ароматами воздух и с удовольствием потянулись. Из второй машины вылезли наши “обнюки” и единственный киевлянин в нашей экспедиции Толя Архаров, Анатолий Васильевич Архаров. Все мы сразу же попали в окружение весьма милых вьетнамцев. Шустрые, улыбчивые и внимательные они каждого окружили такой заботой, что оторваться от них не было ни малейшей возможности. Даже тогда, когда я изъявил желание в туалет, мне показали, куда нужно идти и тут же ко мне прилип улыбающийся и веселый вьетнамец, который тоже захотел пописать. Я оценил их службу КГБ, хотя может она и называлась по другому. Их приемы лишь в деталях можно было отличить от своего, родного советского Комитета безопасности…

В роскошном парке, среди благоухающих, окутанных цветами деревьев стояли в П – образной форме, покрытые белоснежными скатертями с россыпью тарелок, вилок, деревянных палочек, ножей и рюмок столы. Выйдя из туалета в сопровождении улыбающегося вьетнамца, я оценил ситуацию и направился к Сурженко – своему капитану. Он стоял в центре большой компании улыбчивых вьетнамцев и, как мне показалось, был растерян. Увидев меня, он оживился и, не обращая внимания на хозяев, тут же направился к центру стола, прихватив меня за руку. Среагировав на передвижения капитана, к нашему столу подошел и Витя Кармазин – содиректор советско-вьетнамской лаборатории, и большой любитель быть всегда при начальстве, даже не важно, что за начальство. Следом за ним подошел наш консул. Расселись. Справа от меня капитан. Слева – консул, за ним Кармазин. Слава Королев, Толя Архаров и Сережа Петриченко – чуть дальше у края центрального стола.

Прием был великолепен. Королевские креветки, размерами почти как лангусты, экзотические напитки, фрукты, бамбук и бог знает, что еще. За спиной красивые, бесшумно передвигающиеся, в национальных одеждах юные вьетнамки. Как только у тебя осушается бокал, они тут же его наполняют. Такое обслуживание так понравилось россиянам, что девушкам пришлось трудиться в поте лица…

Но вот очередь быстро добирается до меня – нужно что-то сказать от лица советской науки. Начальник экспедиции, все-таки. Спич был краток. Все были довольны краткостью тоста. Но меня это не очень волновало. Мне был нужен заход, на какой ни будь необитаемый вьетнамский остров. Поскольку вьетнамскую делегацию возглавлял начальник Гидрометслужбы Вьетнама (ранг министра Правительства) профессор Чан Ван Ан, то все свои усилия я направил на обаяние этого чиновника. Сложность была в том, что наша работа носила закрытый характер. Я не мог откровенно сказать, зачем нам нужен уединенный остров в тропической части океана. Я пригласил Чан Ван Ана посетить наше судно на следующий день. Он принял приглашение. На следующий день обширная вьетнамская делегация прибыла к нам на судно. Я пригласил Чан Ван Анна к себе в каюту, развернул штурманскую крупномасштабную карту. Он показал на пару маленьких, близко стоящих друг к другу островков. Они назывались Чынг-Лонг. Я спросил у переводчика, что это значит. Оказывается, Чынг-Лонг это - Два Брата. Мы пошли в каюту капитана. Там уже дым коромыслом и много пустых бутылок. Прием удался на славу. Чан Ван Ан пообещал обсудить мою просьбу в правительстве, и сообщить нам какое будет принято решение. И действительно, не успели мы выйти в океан, как получили радиограмму с разрешением на работы у островов Чынг-Лонг. Мы полным ходом идем к разрешенным, необитаемым островам. Это всего в сороках милях от побережья. Через два с половиной часа на горизонте проявляются скальные выступы, напоминающие две фаланги большого и безымянного пальцев над поверхностью моря, распложенных друг от друга всего-то в метрах двухстах-трехстах. Столь страстное желание их получить и реальность приближения к неизвестному заставили меня подняться в каюту капитана. Он спокойно попыхивал своей трубкой, сидя, как всегда, в своем излюбленном кресле у иллюминатора просторной каюты.

- Доволен, варяг? – спросил Геннадий Васильевич.

- В принципе, да. Но все будет зависеть, как мы проведем эксперимент – ответил я.

- Ну, это меня не касается. Это твои заботы – ответил капитан.

- Геннадий Васильевич, идемте на палубу, посмотрим, что нам предложили.

Капитан безропотно согласился, и покинули прохладный уют капитанской каюты. Вышли на мостик и сразу окунулись в парной воздух тропического Вьетнама. Опершись на леера капитанского мостика, мы стали тихо обсуждать жизнь предстоящих двух недель якорной стоянки между этих ничем не примечательных голых скальных выступов. Их высота была на первый взгляд, около 40-50 метров. Скалы почти вертикально уходили в воду. В нижней части острова довольно густая низкорослая растительность. В основном это кактусы, агава и еще какие-то колючие кустарники. Вдруг со стороны острова к судну двигается какое-то странное плавсредство с человеком на борту, интенсивно работающим палкой-веслом. Когда он подплыл к судну, удалось разглядеть его “лодку”. Это связанный из отдельных, разношерстных кусков пенопласта, дерева и еще Бог знает чего, малюсенький плотик. На нем восседал, опустив ноги в воду, маленький худющий вьетнамец. Он что-то знаками и гортанными звуками хотел привлечь наше внимание. Мы спустились на шлюпочную палубу и опустили главный трап к самой воде. Вьетнамец быстро забрался на трап и что-то стал торопливо говорить, показывая на груди под легкой рубашкой чуть затянувшуюся дырку от пули. Понять мы ни чего не можем. Я предлагаю мастеру связаться с береговой службой Вьетнама. Он отказывается. Пытается даже указать несчастному вьетнамцу, чтобы тот сошел с трапа на свой плотик. Я, и многие окружившие нас люди стали возмущаться. Сурженко немного остыл и согласился связаться с берегом. На что ему власти Вьетнама ответили, что он им не нужен (?!) и делайте с ним, что хотите. Какая-то фантасмагория. Тогда я предложил капитану переправить его на большой обитаемый остров в сорока милях от нас. Капитан категорически отказался. Я был возмущен до глубины души. Такая бесчеловечность меня, да и всех окружающих нас людей потрясла. Все побежали на камбуз, в каптерку, в свои каюты с тем, чтобы набрать продуктов и напитков для несчастного. Капитан ушел к себе в каюту. Видимо почувствовал презрение, исходившее от каждого из нас. В конце концов, плотик вьетнамца загрузили рисом, хлебом, консервами с ножом, конфетами и тремя – пятью литрами разных соков и минералки. Но что это в сравнении с отказом ступить на наш борт. Он всю ночь просидел на своем плотике, привязавшись к судну какой-то веревкой. Я не мог спать. Снова пошел к капитану, но он категорически заявил, что не хочет на борту ни какой заразы. Как же так. Он сам тонул в холодной воде Охотского моря, его спасли. Откуда такая бесчеловечность…

Рано утром вьетнамец куда-то уплыл на своей сомнительной лодке...

С тех пор, я с Сурженко больше не ходил в рейсы…

Но работать нужно. Условия просто идеальные. Необыкновенная тишина в каютах и лабораториях – не работают главные двигатели. Это фантастика! Это курорт! Мы спустили бот и пошли разведать ближайшую скалу с тем, чтобы там установить пару испарителей. Но кода подплыли к земле, то, во-первых, подступиться к ней было просто не возможно – отвесные скалы и мощный прибой. Так что на шлюпке ближе, чем метров за пять подходить опасно. Во-вторых, на поверхности воды полным полно змей, многие из которых просто лежат, свернувшись в кружок, другие плавают, но вся поверхность занята ими. Эти коралловые змеи смертельно ядовиты, но бояться их не нужно. Почему? Их полость рта настолько мала, что они не могут укусить твое тело, разве что за перепонку между большим и указательным пальцем. Но это слишком маловероятно. Тем не менее, ни Слава Королев, ни Толя Архаров не захотели испытывать судьбу и категорически отказались прыгать за борт и плыть к скале. Пришлось мне показывать пример. Надел маску и прыгнул за борт в это змеиное царство. Но змеи тут, же быстренько ушли в глубину. Кстати, вспомнилась сценка. Я плыл с маской, без акваланга, где-то, на одном из коралловых островов. Вижу полянку с вертикально стоящими водорослями. Я нырнул, может быть, найду, какую ни будь ракушку. Смотрю, при моем приближении водоросли вертикально уходят в грунт дна. Оказывается, это и были коралловые змеи. Я отвлекся…

На макушке очередной прибойной волны я выскочил на скалу и цепко ухватился за камни. Ребята бросили мне веревку и крюки. Сделал перила, и проблема подъема на скалу была решена. После этой разведки и первой вылазки дальше все пошло относительно гладко. Мы перетащили, и установили два испарителя на эту скалу, и эксперимент начался. Так мы провели 15 замечательных дней и ночей. Действительно как на курорте, но при этом получили весьма интересные результаты. Кармидол оказался эффективным депрессором испарения в тропических условиях. Мы готовы к крупномасштабному эксперименту. Так закончилась эта прекрасная экспедиция, которая вдобавок заметно обогатила мою коллекцию ракушек. Только осадок на душе от поступка капитана отравлял общее впечатление.

1987 год. Четвертая советско-вьетнамская экспедиция. Одним из основных результатов экспедиции было открытие прибрежного апвеллинга у южных берегов Вьетнама. При средней температуре поверхности Южно-Китайского моря 29.5-30⁰С в зоне апвеллинга температура составляла 27-27.5⁰С. Эта зона, таким образом, являлась своеобразной защитой города Хошимина (Сайгона) от нашествия мощных тайфунов.